гет. унылые завывания сердечной мышцы, нытье.
you are welcome
разрешаюВ обыкновенных четвергах всегда есть интригующий шарм. Ты спешишь на свою работу, забытый Богом, и даже почти никому ничего не должен в этой серости утра, холоде города вокруг. Зябко кто-то шепчет внутри все то, о чем ты пытался забыть годами, изрядно уставшим скрежетом напоминает изо дня в день. И раздражает метро, душит шум. Я вижу эту картину настолько ясно, что хочется закрыть глаза и исчезнуть; картинка не исчезает. Даже почти смешно, как быстро мы реагируем на перемены других, но на свои перемены всегда отговорки, внутри себя не видим ничего и подавно.
Как жаль, я почти всплакнула, что ты уже не тот беззаботный мальчик, смешавшийся рассудком от сумрачных вздохов по квартире с обшарпанным паркетом и тусклыми окнами. Вокруг все стерильно чисто и до болезненности светло, так и парит сумасшедшей правильностью. Не задернутые до конца шторы, напряженные нервы и руки в замок. Ты – крепость, я – бастион. Чай остывает, застывает морозом под кожей. Зачем мы приходим сюда? Что нас здесь так крепко и безызвестно держит? Не пускает в иной, лучший мир. Я хотела бы все назад, вновь и вновь пережить, увидеть, как тебя расстреляли за неправильные в вычурности взгляды. Я бы рыдала, знаешь. Страшно, меня бы не коснулась ни одна пуля, но душу словно прорешетило бы насквозь кислородом, инеем, дырами.
Обычно, я ни о чем не жалею, а по выходным хожу в кино с дочерью – посмотреть как она радуется хорошему на экранах. Она так до сумасшествия чудесна, что я не нахожу в ней ничего от себя, я ведь никогда не была чудесна, правда? Ты спрашиваешь меня, почему я не познакомила тебя с ней. Мне не остается ответить ничего, кроме, что тебя это знакомство травмирует бесполезно. Аля похожа на Него до одури движениями и мимикой. Беспросветно-художественная девочка-солнце, моя и его кровь; здесь тебе нет места, даже хоть какого-нибудь клочка. Это не твое. Она слишком похожа на того, которого ты так яро когда-то не видел, а потом безупречно ненавидел. Я вышла за него двенадцать лет назад; мы помним все это как по часам. Спрашиваю, порой, кого из нас ты ненавидишь больше, а ты говоришь, что твоя жена опять уехала в Аспен. Так устало и безнадежно что-то решать и менять, поздно. Поздно все-таки бывает.
Мы оба зарыты в предрассудках, потеряны в успешных годах и среди нужных людей. Просто в одно время мы забыли сделать лучше нам, а не обществу, отречься от взглядов и признать социум самостоятельным.
Нет, тебя все-таки расстреляли бы. Я в этом безумно уверена.
Ты ведь знаешь, что письмо, которое получишь, будет не этим, а аккуратным и бренным, без лишнего упрека, без ненужных предательских ноток. Это просто наша жизнь, разве нужно осуждать друг друга? Я не осуждаю и не сужу, читаю в твоих глазах по искрам напряжение и суматошность желания. Просто скажи мне, какого это терять всю жизнь за секунды? Все свои сознательные чувства выжигать их из себя? Почему я до сих пор не могу поверить в твою искренность, а ты каждый раз перестаешь держаться за принципы. Что тебе нужно? Откуда ты взялся?
По обыкновению я пробую крем на вкус перед тем, как полить им торт. Пальцы по губам, воздух растекается синяком по кухне. Я хочу спать и чтобы ты сегодня не звонил. Но ты приедешь ночью, когда Аля будет у моих родителей; нелюбящий чай и торты – ты выпьешь кофе, и когда проснешься в моей постели, меня уже здесь не будет. Ты не любишь утра за то, что меня уже нет в них и, возможно, я умру каким-нибудь ранним и спелым утром – это будет вполне посредственно, логично и пусть капельку символично. Ты, наверное, так бы и хотел. С ума сойти, я почти потеряла счет обычным дням, вот же ведь, мы встречаемся по субботам, мы встречаемся часто; ты уже не просишь уехать с тобой – ты знаешь как теорему и аксиому, что я все равно останусь. Семья не всегда просто слово пяти букв. Останусь здесь – в этом городе, что держит тюрьмой, с дочерью, что навсегда единственный смысл, с мужем. Мы с ним взаимно друг другу неверны, но у нас есть дочь и мы не можем просто так разойтись. Она так наивно верит в нашу любовь.
Ты иногда говоришь мне, что улетишь, но остаешься все равно. Я не могу назвать все это счастьем, но, кажется, я счастлива. Я устраиваю ему истерики и даже почти ревную, а тебе желаю счастья с женой и ты не выносишь этой ипостаси жеманства и добродетели на моих устах через душу и сердце. Ирония судьбы – я все равно гашу твою ненависть к нему, и вы даже спокойно можете пересекаться на вечерах и семейных ужинах. Он знает откуда у меня блеск в глазах. Он все знает. Как-то раз он мне сказал, что за все эти годы не смог убить во мне отрешенность от него.
Все эти разговоры про любовь выедают мою темпераментность, но, наверное, это и есть самые праведные разговоры.
Вся наша жизнь делится на определенные периоды. Они характеризуют нас вычурно и бело, открывая все молитвенные тайны. Это закономерность на убивание рассудительности. Я дышу твоим одеколоном и рассыпаю мысли стеклянной крошкой по пальцам, которые ты целуешь в пустых аудиториях. Пожалуйста, отпусти меня, я хочу быть просто женой, а получается во всех криках и взглядах «твоей женщиной». Почему ты вернулся?